Шекспир скорее жив, чем мёртв. Театр города М.

…Я здесь исстари и поныне,

Но увы — предалась унынью.

Ваше судно к утру покинет

Театральная крыса.

«Деревянное счастье»

Одна взрослая театралка поразила меня когда-то заявлением: мол, что актёры ноют о трудной судьбе, им всего и делов нарядиться-накраситься и на сцене за два часа отбарабанить заранее выученное. Думается, так рассуждали пассажиры «Титаника», любуясь ледышкой совсем не угрожающего размера, приближавшейся к их непотопляемому кораблю. «Театр города М» представляет: айсберг мимо не проплывёт. Шекспир умер, и ничто не спасёт нас от новояза и новодвижа в искусстве. Да, спектакль так и называется – «Шекспир умер».
Николай Эрдман когда-то блеснул интермедией к водевилю, расписав закулисье провинциального театра, готовящегося к очередной премьере. Аналогичные сюжеты новый век подарил нам в «Шуме за сценой» и «Шоу, которое пошло не так». Но классик на то и классик, чтобы «умереть» в последователях, оставшись бессмертным самолично. Два часа гомерического смеха – но по выходе из зала вам больше всего хочется напиться на этих «похоронах» и по-ленински гладить по голове деятелей искусства, невзирая на сопряженную с этим актом опасность потерять конечности.

Молодой, даже, скорее, молоденький театр под управлением Александра Бабика уже имеет полдюжины или около того названий в своём репертуаре. «Шекспир умер» — возрождение студенческой истории, с которой всё начиналось. Фейерверк экспромтов, вереница придумок, ловко выстроенная игра света и дыма – этими приёмами постановщик не просто балуется (то есть, конечно, он балуется – и балует нас), но ведёт по видимости шуточный сюжет к самым нешуточным размышлениям, которые вас настигнут, как бы вы ни очаровались поверхностным оптимизмом.
Подлинный оптимизм здесь зарыт гораздо глубже. Стонать и всхохатывать – попеременно.
Спектакль длится два часа без антракта, но логически делится на три части: в первой через фойе проходят артисты того самого театрика – их портреты с говорящими фамилиями Пустославцев, Дубина, Напойкин украшают стены – далее мы вслед за ними крадёмся «за кулисы» и следим за интригами и прочим бытом непутёвой труппы, а затем, поменяв угол обзора под бдительным оком «помрежа», присутствуем на «репетиции» с автором «шедевра», фамилия которого просто кричит о сверхзадаче его творчества. Зовут его Фёдор Борзиков…
Выше расписан, так сказать, наружный слой происходящего. Есть и «подводное течение» — и тут начинается серьёз. Художественный руководитель, он же директор заведения, стоит в знакомой каждому руководителю позе – одна нога в профессии, другая в актуальной повестке. Пусть вас не обманывают термины «социалистическое соревнование», «ударник производства» и прочие «призраки коммунизма». Не только родная партия (в версии Эрдмана – большевиков) способна вскипятить мозг творческому человеку, отвечающему за не менее творческий коллектив. Кто посещает модные постановки в современной столице, узнает черты левого постмодернизма, на наших глазах всё дальше высовывающегося вправо.
Что же их всех удерживает вместе – и с нами? А то самое, о чем щебетала наивная театралка, процитированная в самом начале этой заметки. Принять на себя образы десятка жизней, владеть сердцами сотен совершенно случайных людей в зале – это ли не бессмертие, это ли не наркотик! Может, поэтому так конфликтуют «поэты» и «режимы»… кому достанутся наши души, вот за что они спорят.
Мы, зрители, тут ничего не решаем. Разве что сами станем творцами.

Елена Трефилова специально для Musecube

Фотографии автора можно увидеть здесь